Неточные совпадения
Любимым развлечением Ассоль было по вечерам или в праздник, когда
отец, отставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную
работу, садился, сняв передник, отдохнуть с трубкой в зубах, — забраться к нему на колени и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении.
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных
работ, от
отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без
работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
А
отец был дорожным мастером, потом — подрядчиком по земляным
работам, очень богатый, летом этим — умер.
— Нет, я — приемыш, взят из воспитательного дома, — очень просто сказал Гогин. — Защитники престол-отечества пугают
отца — дескать, Любовь Сомова и есть воплощение злейшей крамолы, и это несколько понижает градусы гуманного порыва папаши. Мы с ним подумали, что, может быть, вы могли бы сказать: какие злодеяния приписываются ей, кроме
работы в «Красном Кресте»?
— Что же печалиться?
Отца Ганьки арестовали и осудили за воровство, она о делах
отца и мужа ничего не знала, ей тюрьма оказалась на пользу. Второго мужа ее расстреляли не за грабеж, а за участие в революционной
работе.
Подле нее сидит Настасья Ивановна да Пелагея Игнатьевна и, уткнув носы в
работу, прилежно шьют что-нибудь к празднику для Илюши, или для
отца его, или для самих себя.
— Барыни мне новую лопоть [Лопоть по-сибирски — одежда.] шьют, — сказала девочка, указывая
отцу на
работу Ранцевой. — Хорошая, кра-а-асная, — лопотала она.
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был
отец Зоси; кому же было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за
работой на своем обычном месте и даже не поднял головы.
А вместе с
работой крепла и росла решимость идти и сказать
отцу все, пока не открылось критическое положение девушки само собой.
В нужде, в
работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного хлеба, они умели выходить, вскормить целую семью львенков;
отец передал им неукротимый и гордый дух свой, веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером, мать — самоотвержением и горькими слезами.
Человек осужден на
работу, он должен работать до тех пор, пока опустится рука, сын вынет из холодных пальцев
отца струг или молот и будет продолжать вечную
работу. Ну, а как в ряду сыновей найдется один поумнее, который положит долото и спросит...
Отец любил его чрезвычайно, частенько захаживал к нему в мастерскую и руководил его
работами.
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились в свой угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец. Целые дни молча проводила Мавруша в каморке, и не только не садилась около мужа во время его
работы, но на все его вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но
отец, по обыкновению, уклонился.
Просидевши с сестрами час или полтора,
отец спускался вниз и затворялся в своем кабинете, а тетеньки, оставшись одни, принимались за
работы из фольги, [Фольгой называлась жесть самой тонкой прокатки, окрашиваемая в разные цвета.
Однажды, когда
отец был на службе, а мать с тетками и знакомыми весело болтали за какой-то
работой, на дворе послышалось тарахтение колес. Одна из теток выглянула в окно и сказала упавшим голосом...
Прошло, вероятно, около года. «Щось буде» нарастало, развертывалось, определялось.
Отец уже работал в каких-то «новых комитетах», но о сущности этих
работ все-таки говорилось мало и осторожно.
Галактион отлично понял его. Значит,
отец хочет запрячь его в новую
работу и посадить опять в деревню года на три. На готовом деле он рассчитывал управиться с Емельяном и Симоном. Это было слишком очевидно.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого
отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой
работы Петито в руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
— Ну ты, дерево, смотри у меня! — пригрозил ей
отец. — Чтобы к вечеру
работа была кончена…
Разве
отец иногда придет и выкурит возле нее одну из своих бесчисленных трубок и при этом о чем-нибудь перемолвится; или няня подойдет да посмотрит на ее
работу и что-нибудь расскажет, впрочем, для собственного удовольствия.
Мы остановились, сошли с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и
отец мой сказал каким-то добрым голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все оставили
работу, обернулись к нам лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне, постарше, поздоровались с
отцом и со мной.
Изредка езжал я с
отцом в поле на разные
работы, видел, как полют яровые хлеба: овсы, полбы и пшеницы; видел, как крестьянские бабы и девки, беспрестанно нагибаясь, выдергивают сорные травы и, набрав их на левую руку целую охапку, бережно ступая, выносят на межи, бросают и снова идут полоть.
Отец объяснил мне, что бо́льшая часть крестьян работает теперь на гумне и что мы скоро увидим их
работу.
Когда воротился
отец, мы с ним досыта наговорились о крестьянских
работах.
Кто же будет старичьи
работы исполнять?»
Отец отвечал, что не все же старики хворы, что больных надо поберечь и успокоить, что они на свой век уже поработали.
Я сейчас начал просить
отца, чтоб больного старичка положили в постель и напоили чаем;
отец улыбнулся и, обратясь к Миронычу, сказал: «Засыпка, Василий Терентьев, больно стар и хвор; кашель его забил, и ухвостная пыль ему не годится; его бы надо совсем отставить от старичьих
работ и не наряжать в засыпки».
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых
отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на
работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
У
отца не было кабинета и никакой отдельной комнаты; в одном углу залы стояло домашнее, Акимовой
работы, ольховое бюро;
отец все сидел за ним и что-то писал.
Как только провяла земля, начались полевые
работы, то есть посев ярового хлеба, и
отец стал ездить всякий день на пашню.
Отец прибавил, что поедет после обеда осмотреть все полевые
работы, и приглашал с собою мою мать; но она решительно отказалась, сказав, что она не любит смотреть на них и что если он хочет, то может взять с собой Сережу.
Чтоб не перерывать
работы,
отец не здоровался, покуда не кончили полосы или ряда.
Не знаю отчего еще ни разу не брал меня
отец в поле на крестьянские
работы.
Мы переехали в город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро принялся за
работу. Рана моя медленно заживала; но собственно против
отца у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в моих глазах… пускай психологи объяснят это противоречие, как знают. Однажды я шел по бульвару и, к неописанной моей радости, столкнулся с Лушиным. Я его любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он был мне дорог по воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я бросился к нему.
Вскоре после описанных событий члены «дурного общества» рассеялись в разные стороны. Остались только «профессор», по-прежнему, до самой смерти, слонявшийся по улицам города, да Туркевич, которому
отец давал по временам кое-какую письменную
работу. Я с своей стороны пролил немало крови в битвах с еврейскими мальчишками, терзавшими «профессора» напоминанием о режущих и колющих орудиях.
Марии Семеновне стало сначала жутко, потом грустно. Но когда она вошла в дом и раздала гостинцы и старику и маленькому золотушному племяннику Феде и приласкала визжавшую от радости Трезорку, ей опять стало хорошо, и она, отдав деньги
отцу, взялась за
работу, которая никогда не переводилась у ней.
— Одна.
Отец давно умер, мать — в прошлом году. Очень нам трудно было с матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала. Тут и на нее и на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей называют. Случай как-то помог,
работу нашла. Могу комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом не сижу. А вы?
Княжна, в каком-то уж совершенно воздушном, с бесчисленным числом оборок, кисейном платье, с милым и веселым выражением в лице, подошла к
отцу, поцеловала у него руку и подала ему ценную черепаховую сигарочницу, на одной стороне которой был сделан вышитый шелками по бумаге розан. Это она подарила свою
работу, секретно сработанную и секретно обделанную в Москве.
Васин, который, как успел рассмотреть Володя, был маленький, с большими добрыми глазами, бакенбардист, рассказал, при общем сначала молчании, а потом хохоте, как, приехав в отпуск, сначала ему были ради, а потом
отец стал его посылать на
работу, а за женой лесничий поручик дрожки присылал. Всё это чрезвычайно забавляло Володю. Он не только не чувствовал ни малейшего страха или неудовольствия от тесноты и тяжелого запаха в блиндаже, но ему чрезвычайно легко и приятно было.
Губернатор пожимал руки, губернский предводитель обнимал, молодежь толпилась в номере, поглядывая на хорошенькую дочь и поздравляя
отца с «возвращением к настоящей живой
работе».
— Ну, что, зуда, что, что? — частил, обернувшись к нему,
отец Захария, между тем как прочие гости еще рассматривали затейливую
работу резчика на иерейских посохах. — Литеры? А? литеры, баран ты этакой кучерявый? Где же здесь литеры?
Я стал встречать ее, говорить с нею, ходить иногда на
работы к ее
отцу и по целым вечерам просиживать у них.
— Я? надую? Да спроси Порфирыча, сколько он от меня хлеба едал… Я-то надую?.. Ах ты, братец ты мой, полковничек… Потом еще мне нужно поправить два сонника и «Тайны натуры». Понимаешь?
Работы всем хватит, а ты: надуешь. Я о вас же хлопочу,
отцы… Название-то есть для романа?
С него большой
работы и не спрашивалось; лишь бы присматривался около
отца да около старшего брата, а там в годы войдет, так и сам других поучит.
— Вот теперь и полюбуйся… — корила свою модницу Татьяна Власьевна, — на кого стала наша-то Нюша похожа? Бродит по дому, как омморошная… Отец-то шубку вон какую привез из Нижнего, а она и поглядеть-то на нее не хочет. Тоже вот Зотушка… Хорошо это нам глядеть на него, как он из милости по чужим людям проживается? Стыдобушка нашей головушке, а чья это
работа? Все твоя, Аленушка…
Как кончишь притолоки, так и ступай! — повторил Глеб, обращаясь к сыну, который после первого наказа
отца так деятельно принялся за
работу, что только щепки летели вокруг.
— Ведь он мужик еще молодой. От меня уж какой
работы ждать: нынче жива, а завтра помру. Kàк ему без жены быть? Ведь он тебе не мужик будет. Обдумай ты нас как-нибудь,
отец ты наш.
Дома-то у
отца, за золовками, в холе жила, нужды не видала, и как к нам поступила, как нашу
работу узнала — и на барщину, и дома, и везде.
Летось, петровками, еще на беду мальчишку родила, а хлебушка не было, кой-что, кой-что ели,
отец ты мой,
работа же спешная подошла — у ней груди и пересохни.
Она вообразила, что время прежней, темной, подземной
работы прошло, что хорошо было старичкам-отцам рыться наподобие кротов, а для нас-де эта роль унизительна, мы на открытом воздухе действовать будем, мы будем действовать…
— И, рассказав мне всё, что знал о
работе,
отец стал говорить о том, как надо жить с людьми.